Инна Живетьева - Орлиная гора
Слова казались еще безумнее, чем отцовская пощечина. Марк не желал верить, он помотал головой.
– Что тебе не ясно?
– Папа…
Еще один удар оборвал Марка. Рыкнул князь:
– Ты не уяснил? Ты мне не сын!
– Нет! Неправда!!!
– Не ори, – процедил князь. – Или хочешь, чтобы все знали о позоре?
– Но с чего ты взял?!
Отец внезапно успокоился, и даже голос снова стал знаком Марку:
– Я знаю. Знаю это точно. Тебе лучше поверить сразу и не тешить себя иллюзиями. Ты не можешь быть моим сыном.
Нет, это невозможно. Невозможно! Оплыли стены комнаты, обмяк потолок, расплылся свет лампы – и только лицо отца осталось четким.
– Сейчас ты посидишь один. Вспомнишь все, что я тебе сказал. Осознаешь это. Запомнишь: даже при слугах ты должен вести себя по-прежнему. Через пятнадцать минут спустишься на задний двор, к Пушечной башне. Я нашел шакала, с которым спуталась твоя мать. Для всех он – вор и конокрад. Но ты будешь знать, за что он умирает. – Князь ухмыльнулся. – Он тоже.
Ночь, исполосованная огнями факелов. Сгорающая темнота. Ударили первые осенние заморозки, и трескается под ногами ледок на лужице у крыльца. Приглушенный гомон в небольшом дворе у входа в башню, можно разобрать крепкие словечки. Марк остановился, не доходя возбужденной группки солдат. Увидел отца. Тот показал рукой: встань рядом. Словно кто дернул за веревочку, и Марк поторопился выполнить приказ. Странно, но никто не валялся в ногах у князя. Если действительно все сказанное – правда, то где обвиненный в позорном конокрадстве? Тот, кто украл несравнимо больше: право Марка называться княжичем Крохом, быть сыном своего отца, наследником золотого рода. Тот, кто опозорил маму. Ненависть обожгла холодным пламенем.
Раздался громкий свист и стук копыт. Солдаты разбежались, давая проход. Вынесся всадник, он летел прямо на князя и только в последний момент отвернул в сторону. Метнулась по земле веревка, и под ноги Марку подкатилось окровавленное тело. Видно, тащили по степи, привязав за руки. Ненависть жгла все сильнее: из-за этого вот отец назвал Марка ублюдком, из-за него смотрит с гадливостью, как на протухший труп шакала.
Мужчина завозился, поднял голову. Ледяное пламя взвилось сильнее, подкормленное жгучей обидой: капитан Олег! Любимый наставник. Лучший офицер князя.
…Умирал он долго. Но, даже хрипя и захлебываясь кровью, все смотрел на Марка. И когда князь собственноручно отрубил капитану кисти и ступни – не взглянул на мучителя. Только на Марка, прижавшегося к каменной стене в паре шагов от пропитанного кровью пятачка земли. Смотрел, пока взбешенный князь не выколол Олегу глаза.
Пытка прекратилась, когда свет факелов стал не нужен. Рассвет нового, по-осеннему пасмурного дня отчеркнул страшную ночь, в которой Марк то сгорал от ненависти, то корчился от жалости к капитану, то ожесточался, то готов был плакать и молить князя о милосердной смерти. Высветилась чернота неба до серости пепла, погасло вместе с факелами прежнее восхищение мудростью и справедливостью отца. Зверь, полосующий раскаленным ножом плоть капитана, уже не казался похожим на Росса.
– А он хорошо держался, – сказали за спиной Марка с невольным восхищением.
– Лучше бы князя о милости просил, – лениво вразумил кто-то. – Быстрее и легче бы помер.
Дальше Марк помнил урывками.
Бил отец ежедневно. Не при слугах, заводил в кабинет, ставил к стене – и под дых кулаком. У Марка темнело в глазах, перехватывало дыхание. Когда осторожно, сквозь зубы, начинал процеживать воздух, следовал еще один удар. И так раз за разом, пока Марк не падал. Отчаявшись, княжич как-то рухнул после первого же удара. Князь усмехнулся и больше в тот день не тронул. Только потом Марк понял: этого он и добивался. Противно стало. И назавтра он вжимался в стену до последнего. А на другой день снова не выдержал.
Отец заставлял выходить из кабинета как ни в чем не бывало – никто, даже слуги, не должны были ничего заподозрить. Можно только добраться до своей комнаты, подпереть дверь креслом и рухнуть на ковер, поскуливая и прижимая руки к животу. И каждый раз в этот момент вспоминалось окровавленное слепое лицо капитана Олега.
Побои прекратились, когда Марк стал с ужасом смотреть на князя и вздрагивать при одном слове «кабинет». Когда сам становился к стене, смотрел затравленным зверьком и падал на колени после первых же ударов. Скорчивался, закрывая живот, вжимался щекой в жесткий ворс ковра. Лицо потом горело, точно после пощечины.
Самым жутким казалось то, что за пределами кабинета отец вел себя как прежде. Он и раньше не был особенно ласков, и легкое охлаждение, которое позволил себе князь, вряд ли заметили. А в остальном – все тот же, похожий на воплощение Росса, и даже не верилось, что именно он замучил капитана Олега. Словно вычеркни из памяти ту исполосованную факелами ночь – и все будет как раньше. Марку казалось: именно от такого раздвоения он и сходит с ума. Быть наследником и ублюдком одновременно – невыносимо.
Может, это и подтолкнуло к отчаянному шагу.
Княжич безуспешно искал сходство между собой и воинами на фамильных портретах. В тот день показалось – у отцовского старшего брата, погибшего еще до рождения Марка, такие же прямые темные брови, четко очерченные губы, не такой грубый подбородок, как у большинства из Крохов. Наверное, Марк действительно сходил с ума, или его захлестнула безнадежность. С чего бы иначе пришла в голову нелепая мысль: нужно надеть фамильные доспехи, те самые, изображенные на портрете, и сходство станет полным. Так срывающийся в пропасть цепляется за жухлую траву в последней надежде.
Родовое оружие хранилось в кабинете отца. Ключ же – слишком тяжелый и громоздкий, чтобы постоянно носить с собой, – князь оставлял в спальне. Все равно никто бы не посмел переступить порог без разрешения.
Марк слышал, как отец велел седлать Радку – именно на ней он отправлялся в дальние поездки, – и решил, что время есть. Сначала убедится сам, а потом тихонько вернет ключ на место и попробует уговорить отца на повторение опыта. В том, что все получится, наследник не сомневался. Вот только никак не мог попасть ключом в скважину, вспотевшие руки тряслись, точно у деревенского мельника с перепоя.
Княжич нерешительно шагнул в полумрак кабинета – зимний день не проникал из-за плотно задернутых штор. Не было места ненавистнее и любимее, чем эта комната. Создатель! Марк готов был отдать все – лишь бы происшедшее обернулось дурным сном и он пришел бы сюда по праву сына и наследника.
